Антиквар - Страница 43

Ах, как честно он таращился! Как был чист, наивен, открыт и белоснежно-пушист! Даже неловко было оскорблять тенью подозрений столь порядочного и обаятельного молодого человека…

– А! – с ухарским видом махнул рукой Смолин. – Действительно, раз в жизни такое бывает… Но у меня только долларами…

– Нет проблем! – просиявший Максим проворно извлек плосконький калькулятор, моментально произвел нехитрые вычисления и показал Смолину узенький экранчик с рядком черных цифирок. – По курсу, мне лишнего не надо…

– Голуба моя, – повернулся Смолин к Шварцу. – Мы тут будем деньги считать, а ты пока что Ашотиком займись, он наверняка заждался…

– Понял, – с бесстрастным видом кивнул Шварц и проворно улетучился за дверь.

Вздыхая, кряхтя, мотая головой, Смолин открыл сейф, извлек пачку портретов покойных президентов и принялся их сосредоточенно считать. Закончив, придвинул к Максиму горку бумажек:

– Пересчитывать будете?

– Да ладно, я смотрел, когда вы считали…

– А то для порядка…

– Нет, все путем…

Вот теперь в нем стала ощущаться некоторая торопливость – нервишек не хватило играть до конца открытость, бесстрастие, наивную честность и прочую романтическую лабуду. Нет еще у сопляка должного навыка – ох, не играет он в покер, точно…

Тщательно упаковав денежки в свою барсетку, Максим с той же проступавшей суетливостью сказал быстро:

– Приятно было встретиться. Если что, я теперь всегда к вам…

И повернулся к двери. Глянув через его плечо на Кота Ученого, Смолин опустил веки и чуть заметно кивнул. Хижняк, явно истомившийся бездельем, словно бы невзначай оказался на пути устремившегося прочь с добычей волчонка позорного, словно небрежно сделал отточенно-плавное движение…

Черт его знает, как оно получилось, но москвич спиной вперед полетел к столу – где его аккуратненько принял вскочивший Смолин, уронил на стул, прихватил за глотку согнутой рукой и сказал совершенно другим тоном:

– Куда поскакал, козлик? Толковище только начинается, так что не егози…

Отеческого вразумления ради, он свободной левой чувствительно приложив юноше по почкам классическим «крюком», развернул физиономией к столу вместе с жалобно затрещавшим ветхим стулом. Отняв руку от глотки, сказал на ухо тихо, но веско: – Будешь дергаться, мудак, без яиц останешься… Понял?

Стукнула дверь – за спиной сидящего обозначился Шварц во всей своей нехилой комплекции, сообщил с гнусной ухмылочкой:

– Ашотик в полной боевой готовности…

– Василий Яковлевич! – воззвал Максим в тщетных попытках обрести прежнюю уверенность и безукоризненный вид честнейшего на свете человека. – Что за шутки идиотские!

Смолин мигнул Шварцу – и тот наградил сидящего смачным подзатыльником, отчего тот моментально заткнулся, скукожился, уже понимая, что все пошло наперекосяк и дело принимает самый нехороший оборот…

Постукивая по столу портсигаром, Смолин сказал наставительно, с расстановочкой:

– Ты знаешь, козлик, нас давно уже не злят всерьез субъекты вроде тебя – они нас давненько уж смешат, и не более того. Ма-ас-ковский пустой ба-амбук… – протянул он, гнусавя. – Именно что смешат. Мозгов у вас, ребятишки – ни хрена. До сих пор полагаете, что за Уралом живут туземцы, которые слезают с деревьев, едва их поманить блестящими бусиками, и отдают за бусики золотые самородки и неограненные алмазы… Молчать, паскуда! – прикрикнул он, увидев игру мимики на лице парня. – Говорить будешь, когда я разрешу. А если хрюкнешь без позволения, этот симпатичный парнишка у тебя за спиной опять по башке вмажет, так, что немногочисленные твои извилины распрямятся… – он усмехнулся без издевки, весело, широко. – Ребятки, ну пора ж умнеть… Лично я вообще не знаю на российских просторах такого места, где б меняли золото на бусики… А уж я всякое повидал… Ну, вякни пару слов, разрешаю…

– Да что вы в самом деле… Так же нечестно…

– Сука драная, – сказал Смолин, нехорошо усмехаясь. – Пидер гаденький… А подсовывать мне фуфло за бешеные бабки – честно?

– Какое фуфло?

– Сам знаешь, – сказал Смолин. Времени у него было много, и он мог себе позволить долгое развлечение. – Вот насчет шашечки, – он мимолетно коснулся эфеса, – ничего плохого сказать не могу. Шашка, как вы изволили выразиться, царских времен, тут уж не поспоришь и не опошлишь. Две штуки евро она, конечно, не стоит, обтерханная… но штук за пятьдесят рублями я бы ее продал хоть завтра – а за сороковник и вовсе через пару часов. Но что касается всего остального – перед нами полное и законченное фуфло. Оба «японца» – новоделы, копии, японцы их начали продавать еще двадцать лет назад, именно как копии, не выдавая за оригиналы, боже упаси… Ты, придурок, даже не пробовал прибор состарить – позолоченная латунь, классические копии, блестит, как у кота яйца… Я в своей жизни повидал столько настоящих, что ошибки быть не может. Вон там, на полке, – он небрежно ткнул большим пальцем через плечо, – как раз и стоит японский каталог, цветной, роскошный, цены прошлого года четко обозначены… Мне его лень доставать, ты уж поверь на слово, выблядок драный… – Смолин хохотнул. – Что понурился? Грустно тебе, корявенький? Погоди, загрустишь посильнее…

Теперь – о Фабере, сиречь господине Фаберже, поставщике двора и все такое прочее… Этот портсигарчик, сляпанный в двадцатых годах двадцатого века, в прошлой жизни как раз и носил соответствующее клеймо. И купил ты его, декадент, за девять тысяч рублей в магазине «Раритет», у господина Тарабрина по кличке «Врубель» – свои люди эту кличку произносят раздельно: не фамилия художника, а – «В рубель». Что, скажу тебе по секрету, обозначает не самый тяжелый вес означенного господина в шантарской антикварке. А Врубелю его толкнул за шесть тысяч Миша из Барнаула… Держал я этот портсигарчик в руках, когда клеймо на нем было старое, как нельзя более соответствующее истинному возрасту… Ну вот. А потом Врубель тебя сводил к Виктору Пантелеевичу по прозвищу Маэстро, каковой с присущим ему искусством изобразил на месте старых чекух новые, фаберовские… Я что-то неправильно излагаю? Ты скажи, ежели я в чем ошибся… Молчишь? Молчишь, падло, что ж тебе сказать-то в этой хреновой ситуации…